Про жадного мельника

 

Жил был мельник один — богатый, жадный и злой до крайности. И вот надумал он опричь мельницы еще стадо коров завести —все больше прибытку будет.

Купил он, говорят, двадцать коров. Сиротского сына Ванюшку нанял масло мешать. Мать у него умерла, а отец где-то на германской без вести пропал... Робит Ванюшка от зари до зари за семь копеек — масло мешает. А хозяин строгий, никуда отлучиться не дает.

Поехал раз мельник в город, а Ванюшке строго-настрого наказал:

- Сиди на мельнице неотлучно. Работай рук не покладая. Чужих на мельницу не пущай. А я тебе за это маленькую гармошку из города привезу.

Обрадовался Ванюшка — давно ему гармошку завести хоте-ось.

- Ладно, говорит, - никого не пущу.

Уехал мельник, а Ванюшка сидит у окошка и сметану мешает. К вечеру дело пошло - солнышко закатилось. Смотрит, а к мельничному пруду лодка плывет.

Вышел на берег старичок седенький, подходит к окошку и говорит:

- Робишь, Ванюшка 

- Роблю, дедушка.

 - А не пустишь ли ты меня переночевать?

 - Боюся я. Хозяин не велел - заругается.

 - А ты ему не сказывай. Я рано-поутру уйду - он и догадается. А я тебе за это подарочек дам.

Подходит старичок к кадушкам со сметаной, вынимает из-за пазухи дудочку и начинает играть. Как только он заиграл, мутовки сами сметану мешать зачали. Да быстро так мешают. Обрадовался Ванюшка, что теперь ему легче будет со сметаной управляться.

- Ну, ладно, - говорит, - ночуй тогда.

А старичку только то и надо было. Вот полегли они спать. Ночью услышал Ванюшка, что кто-то по мельнице ходит. Только хочет голову поднять, да заиграла дудочка протяжно - он и уснул. Утром приехал мельник и смотрит - двери настежь открыты, собаки сметану долизывают, а Ванюшка на полу спит. Вот тебе и барыш. А у мельника в подполье казна была в шкатулке спрятана. Кинулся он туда, хвать-похвать, а казны-то и нету. Только трещница осталась, да записка лежит. А в той записке написано:

«Не твои это деньги - не тебе имя и владеть. Тебе и трешницы хватит. А Ванюшку не трожь, а то худо будет».

Мельник даже за голову схватился. Глаза кровью налились, озверел, трясется весь. Схватил он кнут, подбежал к Ванюшке и давай его, сонного, лупить изо всей силы. Проснулся Ванюшка, заплакал, а тот все его лупит и лупит. В кровь излупил. А потом схватил его в охапку и из окошка на берег выбросил.

Лежит Ванюшка со сломанной ногой, стонет и пошевелиться не может. Пролежал он тут до ночи. Никто его не услышал, не увидел, никто помощи не дал. Только смотрит - опять лодочка к берегу подплывает. Вышел тот старичок на берег, перенес Ванюшку в лодочку и говорит:

 - Ничего, Ванюша, не печалься. Дело поправимое. А мельнику вот ужо будет за это.

Как вынул он из-за пазухи дудочку, да как заиграл протяжно, сразу Ванюшка оздоровел - будто и ноги не ломаны были. Вся хворь сошла. Приплыли они к другому берегу, и повел старичок Ванюшку в лес, за болото, в свою избушку, значит.

Стал он его там отпаивать, да откармливать - сроду так Ванюшка сытно да сладко не едал. Много ли, мало ли время прошло, не знаю, а только раз утром говорит старичок Ванюшке:

- Ступай-ка, Ванюшка, к мельнику, да попроси у него коровью шкуру за работу. А спросит если - зачем тебе шкура, скажи, что на болоте черемуха до самого неба выросла. Я, мол, по той черемухе на небо влезу, да шкуру там за сто рублев и продам. В большой цене она на небе-то.

Ванюшка так и сделал. Пришел к мельнику и коровью шкуру просит. А тот его кнутом из избы прогнал - все еще казну жалеет. Прибежал Ванюшка к старичку в слезах. А тот его утешает:

- Ничего, Ванюшка, не печалься. Поправим дело. Ложись, спи пока.

Прогнал мельник Ванюшку, а самого сумленье взяло. Может, в самом деле, правду про черемуху-то он сказывал. Не терпел и побежал на болото, Так и есть. Выросла на болоте черемуха до самого неба, высокая да сучковатая. Правду, значит, Ванюшка говорил. Пришел мельник домой и, никому ни слова не говоря, зарезал всех своих коров и целую неделю шкуры выделывал. Выделывает и приговаривает:

- Ай да барыш! Двадцать шкур две тыин рублёв. Двадцать шкур две тыщи рублёв.

А через неделю связал он те шкуры в тюк, взвалил их за спину и на болото отправился. Только думка его берет цела ли черемуха. Пришел на болото, смотрит стоит черемуха на месте целехонька. Вот он по той черемухе и полез на небо. Лезет день, лезет ночь на пятые сутки залез на небо. Увидел он поле бескрайное, мяконькой травкой покрытое. А вдали большой город виднеется. Огляделся мельник вокруг и зашагал к тому городу. Подходит, а у ворот стража стоит, а в будке с ключами сам апостол Петр сидит. Поглядел он на мельника и спрашивает.

- Зачем сюда, грешник, пришел?

- Кожу продавать принес.

- Кожа твоя нам не надобна. У нас даже бабы в сапогах ходют.

Взмолился тут мельник, видит опять дело к убытку клонится.

- Да ты только пусти меня. А уж я сумею - продам.

Осердился апостол Петр.

- Нет тебе места в раю по твоим заслугам.

И тут он в золотой свисток засвистел. И вот из травы выползли змеи, видимо-невидимо, и все на мельника кинулись. Он бежать, а они за ним ползут. Гнались за ним почитай весь день, ну все-таки убежал от них мельник. Проспал он ночь в траве, а на заре опять к городу побрел. Думает, как-нибудь, стороной пробраться не пропадать же добру. И с версту не прошел мельник, опять на змей наткнулся. Вправо повернул - змеи, влево по вернул и тут шипят, проклятые, караулят. Шагу ступить не дают. Делать нечего - ни с чем уходить приходится. Побрел мельник назад к черемухе.

А тем временем вот что случилось. Утром разбудил старичок Ванюшку, дает ему золотой топорик и говорит:

- Иди на болото, сруби там черемуху, что до неба выросла. У ней на каждом листе по золотому рублю висит. Сколько сумеешь взять, возьми и уходи отсюда. А то мельник вернется - все равно тебя сыщет. А ты иди на Каму-реку, на пароход садись. По Каме-реке, да по Волге-реке, плыви до самого Царицына. В семи верстах от Царицына на арбузной бахче отец твой живет, арбузы стережет. К нему и ступай - он обрадуется.

Пошел Ванюшка на болото и срубил ту черемуху. Полные карманы золота набрал - да только его и видели. Нашел ли он отца, про то не знаю. Ну, по правде сказать, с богатством-то его любой в сыновья взять согласится.

                А с мельником вышло так. Только хотел он на землю спускаться, хвать, а черемухи-то и в помине нет. Закручинился мельник. На небе ему жизни нет, и на землю вернуться не знает как. Три дня просидел, а потом придумал все ж таки. Изрезал он всю кожу на длинные ремни, связал из них веревку и давай спускаться. Далеко ли он уж спустился, не знаю, только на ту пору апостол Петр с обходом пошел. Смотрит - а с неба веревка висит. Осердился Петр. На слуг ангельских накинулся. Ругается:

- Опять не доглядели, неслухи. Вишь, архангел Гаврила по кабакам шляться ушел. Крылья ему обрезал, дак он, по веревке слез. Пусть его там и останется, греховодник.

Схватил он меч и одним взмахом веревку-то и перерезал. Полетел мельник камнем на землю. Еще по дороге от страху умер. А упал мельник прямо в болото, да там и сгиб. И следа от него не осталось. С тех пор и старичка больше в наших краях не видывали. Стало быть сделал с мельником расправу, да и был таков. А за что он не взлюбил его – неведомо. Да оно, конечно, и любить-то его было не за что.

Вот вам и вся сказка про жадного мельника.

Записана Н. Куштумом в селе Благовещенском, Туринского района Свердловской области от школьника Михаила Кайгородова, который слышал сказку от своего деда - колхозника Михаила Кайгородова, 1868 г. рождения. Опубликована в альманахе "Уральский современник" №2 1938 г.

Четыре брата

Жили четыре брата в лесу, в тайге, никого не видели, кроме зверей.

И вот в один день сделалась охота на медведя. Ну, когда они втроем на охоту ходят, дома оставляют брата дежурить четвертого. И вот. когда они гнались за медведем, он у них утекал, затянул их на весь день. К вечеру медведь у них ушел, и они потеряли свою дорогу. Это уже перед вечером было.

Ну, теперича им надо расследовать свою тропу. Вот одного брата налаживают на лесину расследовать дорогу к своей избушке. Ждут-подождут, а от него никакого отклику нет с лесины-то. Они голос подавали от него никакого звуку нету: он там замер. Когда из терпения вышли, второй брат говорит третьему: «Айда, залезай!» Ну, тот подождал-подождал, терпенья не стало, и тоже залез на лесину.

А ведь первый-то замер потому, что увидал он долину, значит, поляну, а на поляне людей — работают артельно, Он замер, конечно, и глядит - любопытствует. Вот и не слышал, что ему братья кричали, потому что он сроду не видал такого чуда. Ну, и другие братья заинтересовались чудом. Они любопытствовали до тех пор, покуда был свет. Солнце скрылось.

Один брат говорит, когда ничего уже. не видно стало: «Вот то чудо!» Второй повторил: «Право, чудо!» И третий тоже: Такого чуда я сроду не видал!» (Где же они увидят, когда в лесу жили).

Слезли с лесины-то. Дорогой они вслух об этом чуде, конечо, не толковали, а только каждый думал, как это четвертому   ату рассказать. Ну, пришли они и рассказали ему, что видели.

Вот, дескать, мы-то живем четверо, а что у нас хорошего-то. (Они видели ведь, как люди там работают). Заболеем — кто, говорят, будет за нами ходить? Вот намедни Демьяна медведь помял, а Степана лихорадка затрясла ведь хозяйство надо вести, итти на охоту, — оба значит. в постели А там, лежали, дескать, а они видели, что можно делать. Можно болота сушить, дорогу построить, можно мосты сделать в надежном месте. Они, мол, города вон какие выстроили, и деревни, и села, а мы, говорят, тут чего живем? Значит, решились итти из тайги, потому что жизнь у них здесь скудная, бессильная - как ее назвать-то. Ну, и решились покинуть свою избушку и свое хозяйство и итти в семью человеческую, потому что есть громадная и надежная выгода. Когда они вышли в поселение, идут все четыре брата вместе и все любопытствуют.

Один мужичок едет и песню напевает про горе-страдание. Такая обида, такое страдание в этой песне. Их в сомнение взяло, что такое это обозначает? При такой жизни и человек такую песню поет. Все вчетвером зачали обсуждать, - что удивительное, мол, дело - кругом богатство, а такие страдальные песни услыхали. Да. Вот второго человека повстречали. Остановили и спрашивают: почему вот, дескать, песню пел человек такую скорбную обида и горе. Тот не хотел останавливаться с ними - ну, они его все-таки остановили. «Расскажи - говорят, - в чем дело» - «Мне некогда», - говорит. Ну, а они его все-таки спрашивают. Тогда ему удивительно стало, что они спрашивают такую чушь. Что, дескать, спрашиваете - глупые ли, как ли? Они сказали, что сроду этого не видели, потому что в лесу жили. Он и говорит: «Вот что, братья, воротитеся обратно в свою избушку и в свои лес, пока вас становой не видал да урядник покуда плетью не стегал. Ну, ладно, - говорит, некогда с вами». С тем и уехал. Они остались и думают: «Что делать? Верить-не  верить ли? Где, дескать, убедиться, есть ли правда?» Решились, значит, правду искать.

Теперь вот назвать братьев-то нужно. Одного звали Демьяном, другого - Степаном, третьего - Иваном, а четвертого... не знаю, Лука ли что ли четвертый-то был. И вот выбрали все четыре стороны, кому куда итти. Одному идти на восток, другому - на запад, третьему - на юг, а четвертому - на север. Они, значит, охотничали и все четыре стороны хорошо знали. Иван на юг пошел, Степан - на запад, Демьян - на восток, а на север-то Лука. Ну, и разошлись они.

Иван идет по своему направлению во время жатвы как раз по полю, а там народ жнет полосу. Он туда направился к этой артели, где жнут. Не доходя немножечко, он видит: один ходит среди этой артели в соломенной шляпе, в хорошем, как там говорится, пиджачке. Когда он ближе подходит, слышит слова: «Эй, шевелитеся, лентяи, лодыри!». А когда еще ближе подошел, услышал, как тот сказал: «Фу, как в поле жарко! Надо ехать домой кофей пить», н сел на свою коляску и уехал. А нарядчик остался, ходит, покрикивает. Нy. Иван убедился, что они работают вот на этого-то человека, который уехал-то. Его заинтересовало. «Как, -говорит он, - это так. вы любите его шибко, что так работаете на этого человека» Они бьются все в поту: день был теплый. И они не поняли, что он спрашивает. Он повторяет: «Вот вы работаете на него...» А они не хотят даже разговаривать, потому что нарядчика Боятся. Когда нарядчик отошел к другой группе, Иван вопросил: «Вы объясните мне в чем дело». Ну. они немножко обомнулися и объяснили ему, что работают на хозяина. «Земля-то, - говорят, его исполу, а себе-то, значит, Третью долю». Ивана еще больше заинтересовало: как это, дескать земля его? А я скажу солнышко-то мое - вы будете мне за него платить или на меня работать» Больше уж не дали ему разговаривать. Прибегает нарядчик и прогоняет его своею плетью, а на своих опять кричит: «Эй, эй, лодыри! Вы что тут остановился!» Тем дело кончилось.

Пошел Иван в то село, где владелец живет. Заходит в деревню в эту. В деревне ребята орут, няньки ребят колотят, и все оборванные махры только болтаются у них. Ну, лето - тепло, конечно, и все по улицам бегают. Старуха одна на улицу еле выползла. Просит свою девчонку принести ей питья. Вроде она параличная что ли или обессилела, старуха-то. В конце этого села двухэтажный дом с балконом, террасами, под зеленой крышей. И вот на балконе-то этот самый владелец сидит, распивает кофей. Зашел Иван в это поместье, в саду там два дитенка лет пяти и семи, разукрашены всяко, как куклы, забавляются, капризятся. За ними няни ходят, всяко уговаривают, ухаживают. Иван подходит к владельцу, зашел напротив-то и говорит: «Откуда тебе такая воля пришла и благодать, кто тебе дал? Мужики работают в поту, а тебе, - говорит,- ходить в  соломенной шляпе жарко стало. И вот дети их ходят в грязи. ходят в махрах, а ваши дети как ходят - с таким блаженством да удовольствием». Он на это: «Фу, какой невежа! Не дает чашки кофея выпить спокойно!» Взгорячился н крикнул дворовым: «Ведите его к становому, такого невежу. Пускай он научит его вежливости». Ну, тут же и отвели Ивана к становому, а тот зачал его плетью наказывать с приговором: не оскорбляй барина, не борись с сильным. Иван, конечно, изувечен немножечко пошел после побоев-то. Попадается ему трактир. В трактире, он видит, конечно, закусывают, выпивают. Ну, его одолел голод, охота закусить, а денег у него нет. На нем, вишь, фуфайка была такая из соболей. Ну, целовальник ему предложил: «Коли охота покушать давай вот эту соболиную-то одежду». Конечно, желудок ни с чем не считается. Ну, он взял его одежду, напоил его, накормил. Иван пошел. Встретился он с подрядчиком-дегтярем и работать у него попросился. Год проработал. Пришлось подсчет иметь, у подрядчика все записано было. А Иван должником еще остался. Иван зачал обижаться, ну, а как при публике-то обижаться, дело и дошло до суда. А на суде-то он суд оскорбил и попал под арест. Вот когда он доказывал на суде, объяснял, суд опять держит руку подрядчика. Иван на суде-то и сказал: «Ложь, лукавство, значит!» Арестовали его.

Теперь вот Демьян. Этот на восток, значит, пошел. Тоже первым долгом он зачал работу искать. Поработал немножко на приисках и удивляется: «Металл этот непродуктивный, и к чему это все». Железо, конечно, считал обязанностью. Он оценил железо, придал значение большое, потому что оно приносит большую пользу человечеству. Видел работу в шахте, в темноте, в мокроте, как люди себя сами уродуют, а к чему это все - не понимает. И люди, как увидел, относятся, жадно к этому предмету, к золоту: в работе уродуются, и кто приобретает его, - друг дружке голову рвут, у кого, значит на руках. С другой стороны, что он будет с ним делать. Он вспомнил: - ага, видел на бездельниках украшения золотые. И перстни, значит, он видел не у рабочего класса золотые.

Тогда он идет обыкновенною дорогой из села в село. Ну, идет — раскипелось его сердце-то. Где найти, чтобы жизнь-то была полезной? Ну, идет, продолжает путь. И вот видит монастырь, где живут монахи. Это он разобрался - работал уж немного-немало, все таки познакомился с жизнью. Ну, находит эту контору в монастыре и предлагает, значит, свое желание в монастырь. Доносят игумену, что вот желает он поступить в монастырь монахом. Ну, его очень охотно принимают, конечно. На первых порах дают ему должность уборщика - подметать там все кельи. Демьян с охотой берется, шибко доволен сделался. Вот тут уж есть правда, раз уж святыня-божество. Тут, мол, я и буду жить - больше ходить некуда.

После своей даже у товарищей исполнял работу. Все монахи удивлялись. После этих трудов оставался в келье, опять со слезами молился богу, всем этим ликам, которые были нарисованы.

Теперь в один день подметает он келью и вдруг, в самом центре разговор слышит, - где это службы-то сходятся. Ну, он притаился. А тут приезжий игумен - из другого монастыря приехал - разговор, конечно, имеет с тамошним игуменом. Тот спрашивает у местного-то: «Ну, вот скоро, - говорит, - престольный праздник, а какие чудеса-то у вас тут приготовлены?» Тот отвечает: «Готовы, - говорит, - у меня такой ловкий парень приготовлен, Сенькой зовут. Но ведь для каждого дела репетиция нужна. Сейчас, - говорит, - мы его пригласим, чтобы во время действия-то ошибки не было, чтобы не догадались». Ну, послал за Сенькой, а сам подходит к иконе святой богородицы, которой предстоял праздник, надавливает подсвечник и говорит: «Что же слезы-то не бегут? Что тут испортилося?» Снимают икону, глядит с затылку, - ослаб шарнир со шнурочком. Ну, исправили и напитали грецкую губку влагой - водой. Вот они и исправили все это на ходу, - репетицию ведь надо делать. Теперь приводят Сеньку. Парень большой, конечно, взрослый, Ну, когда привели, местный игумен и говорит: «Ну-ка, Семен, начинай во славу божию!» Хотя и публики-то нет, он начал богу молиться: крестится, кланяется... Вдруг на него обморок: падает, начинает его дергать, зубами скрипит, и пена пошла изо рта. Игумен подходит: «Ну, будет, Сенька, понапрасну силу тратить, потому что ведь не постановка еще». Тот вскакивает как ни в чем не бывало, начинает богу молиться. А приезжий-то игумен проверяет, чтобы было надежно, чтоб не подкачать свое дело. Сенька богу молится, а сам применяется, как будто публике-то говорит. «Вот, православные, я раньше не верил в церковь, в бога не верил, подаяния никакого не подавал. За это в меня вселился бес».

А Демьян слушает и не может места найти, решился дождаться престола. Хотел тут же закричать, но умолчал, догадался, в чем дело-то. «Пущай, - говорит, - на факте укажу», Обожгло, значит, его, раз по целым ночам молился и все от желания сердца делал, а тут какая измена, какая неправда, подделка - все ради наживы.

Ну, и тем дело кончено. Игумен уехал, а Демьян ждет с нетерпением праздник. Ну, работает, он, конечно, по-прежнему, только все это ему противно, но не оказывает себя. После своего занятия всегда выходит на прогулку к реке на бичеву. И вот один игумен ходит по бичеве - собирает галечки красные. Он это увидел, его и заинтересовало. Он и спрашивает: «Для чего это вы собираете все это галечки?» Тот неполным смехом усмехнулся и сказал: «Много будешь знать скоро - состаришься». Ну, конечно, ждут праздник. Дня за три, за четыре все квартиры начали заполняться публикой. Ну, Демьян все примечает: принимают как их тут, приезжих-то.

И вот, когда собрался народ, все разговаривают: женщины с женщинами, старухи со старухами - что ходили, как помогает. Которые говорят, что плохо помогает. «я вот, де, ходила три раза уже, да не помогает». А другие, значит, хвалят, говорят, что вот уже в дороге полегчало.

 

 А дня за два до престола Демьяну опять на глаза попался этот игумен: сидит около ворот и наговаривает, а в ящике у него эти галечки накладены. «Вот, - говорит, - православные, кто желает матушки-пресвятой богородицы слезы? Когда Христа распинали на горе Голгофе, матушка-пресвятая богородица роняла слезы, и они превратились в камни - в эти галечки. А я, как раб божий, их собрал. Так вот желаете? - по пятаку слезка». Конечно, публика разобрала это все. Друг друга топчут, каждому охота доступить слезки.

И проходят сутки, значит. Во время праздника с утра рано публика стекается, Проходу прямо нету во время дня престола-то. И вот этот Семен-то, Сенька ли за оградой, на улице упал, зачало его ломать. Он очувствовался и закричал: «Православные, здесь есть чудотворная икона. Может, она меня спасет.  В меня вселился бес, потому что я в бога не верил и подаяния не подавал. Дак, может, она меня спасет». Это в ограде еще. А там уж служба зачинается. Хотя и много было народу, ему-то дали дорогу и провели в самый центр. Живо представили к этой иконе богородицы. Ну, главные там архиереи, значит, подошли с кадилами, кадят. Публика говорит: «Бес, дескать, не вытерпел, ломает его перед святыми». А игумен кадилой начинает говорить: «Изыди, изыди, нечистый дух, из раба Семена!» И вот он встает, будто ничего не было. А тут игумен подходит к подсвечнику, направляет свечку, незаметно нажимает подсвечник - слезы потекли у богородицы. Публика тут заохала: «Батюшки, дескать, как она смиловалася!» Заплакали о грешнике - покаялся, дескать. Вот тут-то Демьян и закричал во все свое горло: «Православные, не верьте! Все это обман. И галечки вы с бичевы покупали, а не богородицины слезки. И все это подделка. Семен, дескать, подкуплен»... Тут, конечно, хотя он успел все высказать, бежит к нему монах с расширенной ладонью, подбегает, зажимает ему рот. Его связали и в Сибирь за богохульство сослали — нашел правду!

Теперь Степан. Идет он путем-дорожкой. Слышит: двое в коляске разговаривают, в ту же деревню едут, куда Степан идет. Тут едет сборщик податей и мясник. И вот они переговариваются. «Недоимщики, дескать, будут просить оттяжку: подожди, дескать, до осени, а ты не оттягиваЙ, а тут же описываЙ скотину, а я буду подешевке покупать». Степан все это узнал, только не понимает, к чему все это клонят. Приходит в село и объясняет: «Что такие за люди эти вот?» Ну, местные крестьяне их хорошо знают. «Это, - говорит, - сборщик, а тот - мясник». Степан догадался и объяснил подробно, что ожидает их. Крестьяне ему не поверили. Дескать, мало ли какую чушь сплетет. Ну, они тогда поверили, когда те на факте стали действовать.

Крестьяне просят: «Ну, недельки три подожди. Мы с делами поправимся, там урожай снимем да что...» Просят, а они никакой пощады: описывают. Ну, крестьяне им не подчинились. Самоуправно их исколотили, мясника-то - пуще всего. Ну, они и ускользнули безо всего. А этому селу предстоит еще другая беда — давно уж тянется дело. Владелец их должен переселить на другую землю — взять у них землю ценную, а им дать другую землю — каменистую, и вода там горькая. Они не согласились добровольно. Тогда владелец приезжает с силой — батальон войска привел, сам начальник батальона предложил им: «Хотите?» — «А мы, дескать, лучше умрем, а на горькую воду, на каменистую землю переселяться не будем» - крестьяне-то. Тогда владелец обратился к начальнику военному: «В штыки! Разогнать их». Виновных ищут: «Кто вас расстраивает?» Ну, а кого они выдадут, когда у всех интерес один. Тогда скомандовали: «В штыки!» Когда схватка-то началась, Степан и закричал: «Ребята, что вы робеете-то?» Подступил, выхватил винтовку и начал действовать против армии, значит. Другие мужики так же поступили по его примеру — кто с чем. Сила-то неравная. И вот в этой схватке сын закалывает своего отца. Он его признал, сына-то, когда тот колоть-то начал. «Ты ли, - говорит, - это, Ваня? Будь, - говорит, - ты проклят от меня навечно». И сам отдает последние вздохи. Ну, Ваня понял, что преступление сделал, сбросился к офицеру и его кончил. После этого главарей забрали — и в Сибирь. И Степан там был.

Теперь Лука. Он на лесосеках, на сплаве вроде работал. Ведь он работал и не то что свою работу, а и товарищей, значит, видел. На сплаве да на лесосеках многого он нагляделся: кто до упаду работает, тому во-время сдачи дров половину марают, другому приписывают, кто, может, одну десятую недели работает-то. Кто работает - голодает, а те с пищей блаженствуют. В их компанию урядники и стражники примазывались, выпивают, а один раз и судья сюда же втяпался.

И все это на средства, которые во время заготовки они смарывают. Лука-то и объявил публично. Его, конечно, преследуют, как преступника власти. К суду-то когда коснулося, он и самого судью, значит: «Лично я видел, когда ты с этой шайкою пьянствовал». Ну, и Луке - кандалы.

Все, значит, братья встретились в глухом месте, на каторге, и все свои приключения рассказали. «Вот нашли мы, дескать, в русской земле правду!»

Напечатана в сборнике "Уральский фольклор" Свердловская область издание 1949 г. Записана В. Горяевым, А. Шильноковой и Г. Копытовой в августе 1948 г. на Михайловском заводе Свердловской области от Семена Алексеевича Ананьина

Поп Пахом

В одном селе поставили церковь. Теперь мужички собрались на сход обсудить вопрос: где попа взять? Один из них и говорит: Давайте, выйдем за село и встретим первого человека, утром на заре, какой идет в село ли, мимо ли села. Тот попом и будет.

Теперь выходят. Идет человек — ссыльный, бежал из ссылки из Сибири. Хотел было спрятаться. Мужички завидели его и остановили. Спрашивают:

- Как тебя зовут?

 Он говорит:

 - Пахомом.

 - Дак не будешь ли ты, друг, у нас попом?

Он сообразил, что ладное дело-то, да и говорит:

- Согласен.

И пошел за ними в село.

Ну, ведь он ничего не знает, значит. Видно, слыхал про евангелие-то, показывает им:

    - Вы эту книгу знаете?

    - Знаем.

    - Ну, вот по ней и молитесь.

Ну, молятся, и он молится.

 Через некоторое время приезжает архиерей.

Подворачивает. Пахому этому, значит, попу, сообщили, что едет архиерей. Он слыхал, что архиерея встречают якобы со звоном.

Звон поднял - встречает, значит, архиерея. Теперь подъезжает. Пахом его встречает. Архиерей говорит:

- Ну-ко, проверю, как ты служишь. Народ собрался и архиерей тут.

Пахом вышел, взял евангелие в руки, катает:

- Архирей, архирей, у левых-то дверей двадцать пять рублей, - поди и возьми.

Архиерей подошел - взял, народ молится.

Теперь тот, через полчаса:

    - Архирей, архирей, у правых-то дверей пятьдесят рублей, - поди и возьми.

В третий раз, значит:

- Архирей, архирей, у царских-то дверей сто рублей, - поди да возьми. 

Теперь он поет, архиерей-то и говорит: 

- Пахом, Пахом, быть тебе здесь попом.

И оставили его там попом.

 

Записана В. Горяевым летом 1948 г. в г. Касли, Челябинской области от Ивана Степановича Заякина.

Иванушка-Дурачок

Сказка записана П. В. Лепаловским в 1950 г. в дер. Григорьевке, Каслинского р-на, Челябинской обл. от его матери А. П. Лепаловской.

Иванушка-Дурачок

Жила на свете одна бедная вдова. Был у нее единственный сын, да и тот круглый дурак. Иванушкой его звали.

Идет он однажды мимо гумна и видит: мужики хлеб молотят.

— Молотить бы вам молотить да три зернышка и намолотить!— крикнул им дурачок вместо приветствия.

— Ах ты, варнак такой-сякой! — осерчали мужики. Догнали Ивана и пребольно нарвали ему уши. Идет Иван домой и ревет что есть мочи.

— Что это ты, Иванушко, ревешь?— спрашивает мать.

— Да что,— сквозь слезы отвечает Иван.— Иду я сейчас мимо гумна, а там мужики хлеб молотят. Я возьми да и крикни: «Молотить бы вам молотить да три зернышка намолотить». А они выскочили и давай меня за уши таскать.

— Эх ты, неразумный!— сказала мать.— Разве можно так говорить? За дело они тебя и побили. Ты бы сказал: «Носить бы вам не переносить, таскать бы вам не перетаскать». Вот и было бы все по порядочку.

Березовая веточка

Сказка записана П. В. Лепаловским в 1950 г. в дер. Григорьевке, Каслинского р-на, Челябинской обл. от его матери А. П. Лепаловской.

Березовая веточка

Жила на свете одна вдова. Было у нее трое детей: две родных дочки да пасынок. Саввой его звали. Дочки росли ленивыми да привередливыми, а пасынок не умел сидеть без дела. Любая работа так и плясала у него в руках. И сердцем парень был мягок да ласков. Все село любило его за добрый нрав. Даже прозвище ему дали Савва-ласковый.

Одна только мачеха его ненавидела. Всю работу в доме на пасынка свалила. Бывало, родные дочки дрыхнут до обеда, а он с раннего утра на ногах. Савва и воды наноси, Савва и печку распали и платья сестрицам почисти. Одним словом, жил за работника, а кормили его плохо. Родных дочек мачеха блинами да шаньгами набивала, а пасынок черным куском с водой довольствовался. Еще хуже того одевался.

Однажды мачеха разбудила пасынка раным рано.

— Ступай,— говорит, —в лес за дровами. Будет тебе дрыхнуть-то.

Ничего не сказал Савва, взял топор да веревку и отправился.

Утро было сырое, туманное. Шел крупный дождь. Не успел Савва дойти до леса, как вымок весь. Начал зябнуть.

«Ну,— думает,— рубить буду, согреюсь».

Выхватил топор из-за пояса и начал выбирать дерево поздоровей да поглаже, чтоб и колкое было и жарко горело. Но как назло ни одной березки не найдет путной. Искал, искал и наконец натакался. Видит: стоит на поляне березка одна, стройная, ствол гладкий и сучьев совсем немного.

— Вот эту и срублю,— говорит.

Подбежал к березке и хотел рубить ее. Но едва только замахнулся топором, березка задрожала и человечьим голосом заговорила:

— Не руби меня, Саввушка. Не губи красну-девицу.

У Саввы тут топор из рук выпал. То ли стоять, то ли бежать. Отроду такого чуда не видывал и не слыхивал.

Стоит и не знает, что ему делать. Почудилось, аль взаправду березка говорит. Постоял так минуты две, три, подумал, как ему быть, и снова поднял топор. Ан тот же голос раздался:

— Не губи, Савва, березку, не губи красну-девицу. Не белая березонька я, а девица молодая. И такая же сирота, как ты. Злая мачеха меня околдовала — в березку превратила. Не губи меня, сироту, добрый молодец. Чем угодно откуплюсь.

Тут Савва одумался. Говорит ей:

— Бог с тобой, девица красная. Не злодей я, не трону. Мало ли других берез растет. А выкупа мне никакого не нужно.

— И другие деревья тоже не губи,— сказала березка. — Ведь они мне сейчас все сестры родные.

— Ну, будь по-твоему.

Насбирал Савва валежнику вязанку, и отправился домой. Увидела мачеха, каких дров принес пасынок, так и взялась:

— Разве за этим тебя в лес посылали? Аль лесу не нашел? Хлеб, небось, жрать умеешь, а дров нарубить толку нет.

Не стерпел Савва напрасной брани и рассказал, что с ним в лесу произошло. Рассказал да и покаялся. Еще пуще мачеха забранилась:

— Дурак ты набитый! Не сумел выкуп взять, чучело гороховое! Сам от богатства отказался. Хоть бы платок сестрицам выпросил, видишь, в чем они ходят. Ведь невесты уж. Ступай сейчас же обратно в лес и попроси платок.

Что сделаешь с окаянным человеком? Пошел. Приходит к березке, поклонился низко и промолвил:

— Прости меня, девица. Не хотел я с тебя выкупа брать, да черт дернул меня за язык: проболтался мачехе. Из дома меня вон прогнала. Покуда, говорит, не будет у сестер нового платка, не возвращайся домой.

А березка в ответ:

— Не печалься, Саввушка. Эта просьба твоя меня не затруднит. Будет платок твоим сестрам. Отломи сейчас от нижнего сучка веточку и ступай домой. Притронься ей к какому-нибудь старенькому платку и скажи: «Как листочки этой веточки обновляются весной, так и ты, платок, будь новым». Поблагодарил Савва березку, отломил небольшую веточку и отправился домой. Мачехи с дочками как раз дома не было, вышли куда-то. Савва этим воспользовался. Достал из сундука что ни на есть старый платок, притронулся к нему веточкой и сказал:

— Как листочки этой веточки обновляются весной, так и тык платок, стань новым.

Едва он это сказал — глядь: в руках у него вместо полинялого старого платка новенький. И такой красивый, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

Тут мачеха с дочками явилась.

— Принес?— спросила она грозно.

— Принес,— ответил Савва и развернул пред ними платок. Все трое так и ахнули.

— Мой платок!— крикнула старшая, прыгнула, как кошка, и вырвала его у Саввы из рук.

— Нет, мой! — завопила младшая и бросилась к старшей. Уцепились обеими руками за концы платка, тянут: старшая к себе, младшая к себе.

— Отдай! Мой платок!— кричит старшая.

— Нет, мой! — визжит младшая.

Не успела мачеха опомниться, как ее дочки уже начали таскать друг друга за косы. Насилу она их угомонила.

— Это из-за тебя все, непутевого,— насела снова мачеха на Савву. — Знаешь, что две у тебя сестрицы, так уж и просил бы два. А то только греха наделал. Иди сейчас же к свой березе и попроси еще платок.

— Иди, да поскорей,— кричит старшая сестра.

А младшая:

— И без платка не приходи! Домой не пустим!

Ничего не сказал Саввушка, повернулся и пошел, повесив голову. Идет, а сам чуть не плачет от обиды. Время уже за полдень перевалило, а у него во рту маковой росинки не было.

— Что, добрый молодец, невесел ? — спрашивает березка.

— Чему мне веселиться?— отвечает Савва.— Еще пуще мачеха лютует. Снова к тебе за выкупом послала. Мало им одного платка, второй подавай.

— Не печалься. И этот выкуп для меня не труден. Срезай опять веточку и отправляйся спокойно.

Поблагодарил Савва березку, срезал вторую веточку и вернулся домой. Не прошло и часа, как обе ленивицы щеголяли в новеньких платках.

Прошло два или три дня, собрались мачехины дочки на вечорку к подружке — дочери богатого купца. Заглянули в сундук, а в нем ни одного чистого платья нет. Прибежали к матери, расплакались: — Ах, какие мы несчастные! Все подружки на вечорки пойдут, а нам нарядиться не во что. Путного платья нет.

Обняла мачеха дочек, гладит их по голове, приговаривает:

— Сиротинушки вы мои несчастные. А те еще пуще жалобятся:

— Всю молодость дома отсиживаемся. Никакой радости... Хоть бы братец нам подарил по платью...

Мачеха так и подскочила:

— И, как это я дура не догадалась! Давно надо было его послать. Савка!

Вошел Савва в избу, мачеха говорит:

— Ступай к березке. Не велик ее выкуп — платки! Пусть она пришлет по платью моим дочерям.

— Да не по простому, а шелковому, — заявила старшая дочка.

— И чтоб палевого цвета,— добавила младшая.

Ничего опять не сказал Савва, только снова низко опустил сиротскую свою голову. И не потому, что не знал, что ответить. Просто связываться с проклятой бабой не хотелось — живо заголосит на всю окрестность.

— Ну, чего стоишь, как истукан? Аль не слышал, что тебе сказали? Вот возьму ухват...

Выскочил Саввушка из избы и, словно пьяный, побрел к лесу. Что делать? К березке пойти — неудобно, домой возвращаться страшно: мачеха с дочками со свету сживут. Решил снова пойти к березке.

— Здравствуй, красавица,— сказал Савва тихим голосом, поклонившись ей низко.

— Здравствуй, молодец. О чем опять печалишься?

— Как же мне не печалиться, девица? Опять мачеха из дому выпроводила. Достань, говорит, к вечеру по новому платью сестрицам.

             Не горюй, добрый молодец, раньше сроку. Дам я сестрицам твоим по платью. Вот тебе новая веточка, ступай, делай сестрицам новые наряды.

— Ну, спасибо тебе, березка. Век не забуду твоей доброты.

Вечером мачехины дочки уже задирали носы перед подружками. На обеих новые шелковые платья.

Не прошло и недели, как мачеха снова взбеленилась: модные сапожки дочкам понадобились. И не простые, а такие, какие царские дочери носят. Савва тут воспротивился.

— Как хотите, матушка,— сказал он,— я не пойду. Пора совесть знать.

Мачеха только ехидно усмехнулась на это:

— Ничего, не велик гранадер о совести-то беспокоиться! А коли впрямь решил противиться, то вот тебе мое последнее слово: принесешь сапожки — прощу. Не принесешь — вон из нашего дома, чтоб духу твоего не было.

— Воля ваша, матушка,— снова повторил Савва,— но я не пойду. Если нужно вам, ступайте сами.

— Хорошо. Показывай дорогу. Сама с дочерями пойду.

Крикнула матушка дочерей со двора и приказала им собираться. Как узнали дочки, куда их мать вести хочет, обрадовались. Стали наперебой друг другу перечислять, кто что требовать от березки будет.

— Я, — говорит старшая, — потребую ожерелье из чистого золота.

— А я,— хвастает младшая,— теплую кофту с оторочкой из беличьего меха, серьги, сафьяновые сапожки...

— А я закажу такое платье, чтоб выткано оно было с золотой ниткой, чтоб издали оно казалось зеленым, а вблизи палевым.

— Эка невидаль — с золотой ниткой! Я лучше тебя придумаю.

— Нет, не придумаешь!

— Придумаю!

Слово за слово — и поднялась у них снова драка. Еле мачеха растащила их.

Наконец отправились. Савва идет впереди, мачеха с дочками вслед шагают. Подошли к березке, Савва поклонился:

— Здравствуй, красавица!

— Здравствуй, добрый молодец! Зачем опять пожаловав Навестить меня, аль за новым выкупом?

— Нет,— отвечает Савва.— Ничего мне от тебя не нужно.

— Вот, болван!— не выдержала мачеха.— Не слушай его, березка. Он у нас глупый. Сапожки сафьяновые дочкам нужны. Невесты уж, а ходить не в чем.

— Да еще ожерелье из чистого золота...

— Да теплую кофту с оторочкой из беличьего меха, да платье с золотой ниткой тканое.

— Не слушай ее, березка. Это мне такое платье нужно. Я его выдумала.

— Нет, я!..

— Нет, я!..

— Полно вам, красавицы, спорить,— молвила березка. — Все будет. Подойдите поближе. И ты, матушка, тоже подойди. Вот так.

Подняла она свои ветви, притронулась ими к мачехе с дочками, и превратились они все трое в большой куст крапивы. А сама всколыхнулась, встряхнулась и очутилась красной девицей. Да такой красивой, что ни в сказке сказать ни пером описать. Высокая, стройная, брови дугой, золотые косы до пояса; Только одета девица бедно. На голове старый полинялый платок, на плечах грязное платье. Лишь сапожки новенькие.

— Что, добрый молодец, смотришь на меня?— говорит девица.— Чай, наряд мой тебя смущает? Не удивляйся. Это твои любезные сестрицы меня так нарядили. Ведь то, что появлялось у тебя в руках обновленным, было моим, а старое возвращалось ко мне.

Глянул Савва: верно! А девица продолжает:

— Наряд я себе другой заведу. Дай мне те веточки, что от березки срезал. Все будет.

Достал Савва из-за пазухи веточки, все три и подал девице. Взяла она одну веточку, притронулась к ней и встала перед Саввой, как весна-красна, — вся в цветах и сиянии. Савва только ахнул.

— А теперь тебе пора обрядиться,— добавила она и второй  веточкой притронулась к его плечам. Чувствует парень, что как-то сразу ему легко и тепло сделалось, И даже ростом стал чуть повыше. Глянул на себя и удивился. На нотах вместо лаптей очутились сапожки, на плечах кафтан с золотой ниткой тканый, шелковые кудри соболья шапка прикрыла. Прямо не парень, а загляденье.

— Ну, Саввушка, нее, что могла я, для тебя сделала. Теперь мне пора уходить. Прощай.

— Постой, девица, — сказал Савва.— Много ты мне сделала добра, так не откажи еще в одной просьбе. Будь моей женой.

Ничего не сказала девица, только чудные очи в землю опустила. Взял Савва ее за белы руки и крепко поцеловал.

И стали они жить поживать да добра наживать. А мачеха с дочками так кустом крапивы и остались.

Солдат и смерть

Сказка записана П. В. Лепаловским в 1953 г. в дер. Григорьевне Каслинского р-на, Челябинск, обл. от Василия Васильевича Лепаловского

Солдат и смерть

Жил-был на свете солдат. Долго служил он, а когда кончился срок службы, пошел домой, к матери.

Шел, шел солдат, смотрит: стоит ветхая деревня, и пароду в пей совсем мало. Зашел он в крайнюю избушку. Встретила его старая-престарая старушка.

— Куда путь держишь, добрый молодец? — спрашивает она его.

Рассказал ей солдат, откуда и куда он идет. Накормила его старуха, напоила и говорит:

— Дам я тебе, добрый молодец, сумку, не простую, а волшебную.

Подала сумку и говорит дальше:

Далекий твой путь, есть захочется. Увидишь что-нибудь съестное и скажи. «Полезай!» — и все, что тебе надо, будет там.

Пошел солдат дальше и думает: «Неужели это правда? Смотрит — летит воробей. Солдат махнул сумкой и сказал:

— Полезай!

Посмотрел в сумку, а воробей уже там. Выпустил он его и снова в путь.

Под вечер пришел солдат в одно село. Увидел в богатом доме много разных кушаний. Там пир шел. Ему сразу есть захотелось. Попросил солдат, чтоб его покормили, но богач отказал. Тогда взмахнул он сумкой и сказал:

— Полезай!

Все, что он хотел взять, оказалось у него в сумке.

Долго ли, коротко ли он шел, увидел наконец свою родную деревню, где жила его мать. Стара мать стала, сына своего поджидаючи. Смерть к ней не раз приходила, да мать упрашивала ее, чтобы дала отсрочку до прихода сына. Пришел сын, а ей и вовсе умирать не захотелось. Но уж очень грозна Смерть, не дала долго жить старухе. Умерла мать. Возненавидел тогда солдат Смерть. Погоревал, погоревал он, жалко матери, а жить надо. Работать начал, сумочкой помахивал. Жить стал припеваючи, горя не знаючи.

Вот пришла к нему Смерть и говорит:

Весело ты живешь, солдат, по пора и умирать тебе.

Но не тут-то было! Махнул солдат сумочкой и сказал:

— Полезай!

Сидит Смерть в сумке и просит прощения:

— Отпусти .меня, солдат, будешь ты жить еще три года.

Отпустил ее солдат. Ушла Смерть не солоно хлебавши.

Прожил солдат три года, Смерть к нему опять пришла.

— Теперь-то, ты все равно на тот свет пойдешь!

А солдату и вовсе умирать не хочется. Решил он к этому времени жениться, к свадьбе готовился. Опять взмахнул солдат сумкой и сказал

— Полезай!

Снова оказалась Смерть в сумке и снова стала просить у него прощения. Опять ее солдат отпустил и прожил безбедно еще три года.

А Смерть очень разозлилась на солдата. Приготовила для него гроб, не простой, а железный.

Как-то солдат со своей невестой разгуливал по берегу реки. С сумкой он никогда не расставался, а тут забыл взять, дома оставил.

Увидела Смерть, что нет у солдата сумки, и подумала:

«Сейчас-то ты все равно умрешь». Подходит она к солдату и говорит:

— С сегодняшнего дня ты будешь лежать в этом железном гробу.

Смутился солдат, а Смерть снова ему говорит:

— Сейчас я тебя не боюсь: сумки-то у тебя нет!

Закричала:

— Ложись в гроб!

— Да я не умею, — отвечает солдат, — покажи...

— Эх ты, неумеха! — заворчала Смерть и легла сама в гроб. Не долго думая, солдат взял да и крышку заколотил и опустил гроб в реку.

Остались они со своей невестой, поженились, стали жить да поживать, добра наживать.